* * *
1
только птицы ругаются матом
на сплошное тире горизонта
ускользая над влажным закатом
освещающим полгарнизона
только ливня свинцовый поток
на военный шумит городок
маршируют худые шестерки
тьмы и тьмы охудевших шестерок
их рубашек рисунки истерты
и невзрачен фасон гимнастерок
им семерки читают устав
унижающий личный состав
потому что сегодня суббота
мы глубокие роем траншеи
смесь дождя и солдатского пота
с подбородков стекает на шеи
о гражданке рыдай рядовой
ты уже не вернешься домой
2
гарнизон заливает чрезмерно
вы куда вашу мать повернули
всем налево направо и смирно
марш собака расслабился хули
даже лужи асфальту к лицу
на таком бесконечном плацу
мы со смертью затеяли прятки
примем в случае как таковую
ведь восьмерки девятки десятки
вместе с нами пойдут в штыковую
правда в силу своих эполет
отлежится в казарме валет
нам не нужен ни пушкин ни бродский
ни катулл ни вергилий не нужен
на обед макароны по-флотски
и картошка в мундире на ужин
похороним и этих и тех
под руинами библиотек
3
в подвенечном наряде у храма
или нет не у храма нагая
снись ночами любимая дама
белизну своих ног раздвигая
незаконные дети войны
мы уйти от нее не вольны
мы свободы не знаем от роду
как сухая солома сгораем
кто так подло тасует колоду
почему и во что мы играем
из какого окопа пальнет
пистолет автомат пулемет
пуще всякой смертельной проказы
на волне всенародных истерик
короли отдают нам приказы
и шестерки стреляют в шестерок
ядовито пространство на вкус
я устал да простит меня туз
Памяти Бориса Рыжего
Ты приходишь в действительность, будто герой -
с полным ртом окровавленных слов,
и берешься исправить устойчивый строй
неисправных вселенских основ.
Пишешь почерком грязным в ночную тетрадь
(ибо в каждом движении прав);
мол, пристало душе окрыленной летать,
кокон тела больного прорвав.
Вдругорядь запинаешься, мелко дрожишь,
говоришь «я - поэт, господа!»,
но толпа тебе кажет увесистый шиш;
и тогда ты молчишь. И тогда
иммигрируешь дальше и дальше в себя,
чаще частого куришь гашиш.
Ходишь молча. Сидишь на диване, скрипя.
У окна неспокойно стоишь.
И в конце сентября, октября, ноября,
где-то между «проснулся-уснул»,
ты свершаешь свой вряд ли избежный обряд,
не на шутку вставая на стул.
Вот и все. Время кончилось. Точка судьбы.
Ты за все свои мысли в отве...
И срывается пыль с потолочной скобы,
словно снег с оголенных ветвей.
И рыдает толпа опосля по тебе,
утопая в глубоком стыде...
И т.п., и т.п., и т.п., и т.п.,
и т.д., и т.д., и т.д.
* * *
Попробуй такую тоску превозмочь,
где падает время в глубокую ночь,
и ветер дудит по-пастушьи.
Прокручивай пленку знакомого сна
о том, как суровая ловит блесна
плывущие к берегу души.
Ходи по пятам за худым рыбаком,
и если тебе он расскажет о ком,
запомни о том разговоре.
Пейзаж аккуратный походит на явь:
гляди, как торопится гибкая рябь
по мрамору долгого моря.
Ты спишь, а за окнами - та же беда,
над кривдою правде не быть никогда -
все те же иконы в почете.
Лохматые птицы пространство стригут,
крича, что уже никогда не придут
ушедшие дяди и тети.
Созвездья шершавые сходят на нет,
ордой набегает игольчатый снег;
лишь месяца рана сквозная
растительным маслом течет на кровать,
с которой легко разучиться вставать,
куда просыпаться не зная.
* * *
...мороз окреп. И, погружаясь в вой,
в его густую сутолоку реплик,
уже ослепло небо над Москвой,
и огоньки трамвайные ослепли.
Фонарный жир дрожит, едва горя,
над мятной пустотою нависая,
и вспыхивает птица с фонаря,
в хлопчатке снегопада угасая.
К эдему коммунальному пешком
(от станции метро недалеко там)
шуршат шаги по наледи с песком,
чтоб захлебнуться резким поворотом.
И жжет язык: такие, мол, дела -
в своем великодушии бесспорном,
пригоршню слов природа мне дала,
и кровь дала, сочащуюся горлом.
Так происходит жизни шапито,
и холодом обветривает псиным
сухие губы, шепчущие то,
что никому услышать не под силу...
И ночь берет пространство на испуг.
Чернила стынут в небе невысоком.
Господь уснул. Уснуло все вокруг.
И только тьма таращится из окон.
* * *
1
Одиночество - свойство любой среды,
прикипая к нему, я уже сродни
миллиардам себе подобных.
Озорная молекула здешних мест -
свет не выдаст покуда, и тьма не съест -
я блуждаю без прав на отдых.
Я вернулся в мой город, я снова здесь -
не убитый равным, не умер весь -
имярек, безобразник, циник...
Налетающий ветер ядрен и сух;
надо мной облака, что лебяжий пух,
и ленивой луны полтинник
(посчитать бы когда-нибудь, сколько глаз
раньше нас, вместе с нами, и после нас,
видят, видели и увидят -
как роскошен полночный небесный плес,
и дрожащих созвездий песок белес...
Сколько глаз удивленных выйдет?).
2
Принимай возвращенца, Алма-Ата! -
мне твоя удивительна немота! -
одного из твоих сарбазов!
«Торопись», - говорю, и везет таксист
(мглистый воздух особенно как-то мглист)
мимо лип, тополей и вязов.
Я родным и знакомым в один присест
расскажу, что «в России - ваще писец!
Там война, нищета и Путин!».
«Поднажми», - бормочу, и таксист везет,
ибо если хоть кто-то нас дома ждет,
мы бабла на билет намутим.
3
Салажьем тут метался я, шантрапой,
убегая в загул, уходил в запой,
футболером был неважнецким...
До больших перемен было три прыжка -
и наткнулась на штангу моя башка,
и общаться вдруг стало не с кем.
Я бродил, одинок, по твоим дворам,
забивал косяки и хлестал «агдам»,
на давалках твоих резвился.
А когда просыпался - опять бродил,
ерунду несусветную городил:
на людей равнодушных злился.
«Дураки, - говорил - ваша спесь - фигня!»,
но молчали они, будто нет меня,
мол, такие расклады - похер.
Не с такой ли печали сходил на нет,
и за астры военные пил поэт,
опьянев от своей эпохи?
4
Хоть слюной исходи или вены режь:
миру - мир, а казахам - арак и беш,
и карманов тугое жженье.
Потому и невесел я ни хрена,
и одна только музыка мне дана,
в знак последнего утешенья.
За невнятную молодость без стыда,
не прощай меня, Господи, никогда:
что мне радости - в райских кущах?
Торопливое солнце ползет наверх,
а вокруг происходит бесцветный век,
словно списанный с предыдущих...
* * *
Я изучил науку расставанья...
О.Мандельштам
...обрывается сон обо мне и тебе,
обжигая мгновенную память в мозгу;
просыпаюсь глядеть на природу тире
торопящийся снег на Москву.
С черным небом вальсирует белая моль
(как простуженный ветер ее ни крути,
как его духовые - ее ни бемоль),
учащая биенье в груди.
Так темно, что хоть спичкой слегка посвети,
электричеством резким очей не слепя -
чтоб курить арендованных стен посреди,
в самого не вмещаясь себя.
Ты и завтра приснишься, на нежность легка,
теребя непослушных волос моих смоль -
столь редка, удивительна и далека,
сколь мила и желаема сколь.
«То ли Фрейд ненарочный во мне победил,
то ли черт его знает, откуда...» - шепчу,
и о том, почему я тебя полюбил,
и не знаю, и знать не хочу.
Декабренна звезда в заоконном нигде,
где рождественский воздух здоров и тверез.
Мы с тобою, мой ангел, похоже, не те,
кем, наверно, могли бы всерьез;
той науки гранит не затем ли грызу
(от рожденья - ни в роскоши, ни в нищете)
и живу, как ресница на божьем глазу,
оказаться боясь на щеке?
* * *
нечаянной жизни глотая сурьму
бетховеном ум осеняя
не спишь слабосердый как узник тюрьму
пространство собой населяя
беснуется осень листву теребя
и некому некому вырвать тебя
из ливневых рук октября
нездешняя горечь скользит по нутру
и музыки звук неизвестный
созвездья моргают когда поутру
рассветного неба из бездны
и мозг головы полыхает извлечь
души ненаветной истому сиречь
ангинного голоса речь
луны догорает щербатый желток
пока ты вбираешь не гордо
нечаянной жизни чрезмерный глоток
как яд обжигающий горло
а на близоруком неплотном свету
у утра во ртуть поднимается рту
и виден ландшафт за версту
летят облака грозовым косяком
под ветра кобзовое пенье
а ты на паркете стоишь босиком
молчать не находишь терпенья
о гибельной боли в горячей груди
унять ее голову как ни труди
и небытии впереди
дыши у открытого настежь о том
как воздух внимательный солон
в который лица шевелящимся ртом
ты слово бормочешь за словом
и раб словаря алфавита батрак
глядишь на безумие птичьих ватаг
кроша незаконный табак
поскольку ни стопочки жахнуть нельзя ж
за риском душевного бунта
штрихуют стрижи заоконный пейзаж
никем нарисованный будто
возможно и ты для кого-то вполне
не больше чем стриж незнакомый в окне
летишь с головою в огне
* * *
Ермухамету Ертысбаеву
осторожно и не гордо
не во сне но наяву
полоща словами горло
жизнь случайную живу
и не думаю о яде
хоть вокруг и погляди
справа воры слева бляди
и подонки впереди
на манер собачьей своры
мир на области деля
слева бляди справа воры
а посередине я
блещут яркие салюты
и не покладая рук
человеческие люди
истребляют друга друг
удивлен и полоумен
песен громких не пою
а лежу как будто умер
и украдкой воздух пью
я дышу усталый вор как
неспокойном на ветру
ибо жизнь скороговорка
длинной вечности во рту
* * *
Досыму Сатпаеву
нарисуй себе кухню 4 на 6
стол в объедках недавнего ужина
там накал в электрической лампочке есть
и молчанье молитвой нарушено
там сосед за стеной не футболит жену
выходные на дачу уехали
но шуршит неприметная мышь тишину
разгрызаючи вкупе с орехами
осторожно пыльцу карандашную сдуй
на паркет и за полкой с сервизами
холодильник большой бирюса нарисуй
с онемевшим самсунг телевизором
а когда рисовать завершишь интерьер
батарей отопительных около
человека в трико нарисуй например
неспокойного и одинокого
он раскрытого настежь сидит у окна
размышляя мол так поразительно
как до боли просты и грубы времена
как их музыка зла и пронзительна
он глядит на ландшафта квадратный джипег1
на его византийское зодчество
где горячечный двадцать какой-то там век
накрывает собой человечество
полыхают секунды недели года
в не на шутку смертельных баталиях
человек близорук а природа горда
мы лишь пыль на господних сандалиях
пусть заката в окне краснота не нова
и пространства по-птичьи галдящего
озорства и безумства полна голова
в аммиачное небо глядящяя
* * *
Я трамвайная вишенка страшной поры.
И не знаю, зачем я живу
О.Мандельштам
...за окном - города, города, города,
то есть выпал удел кочевой:
и неважно, откуда, зачем и куда,
отчего, почему, для чего...
Невпопад разошедшимся ливнем дыша
на щадящем купейном ветру,
я не знаю, зачем я живу, мельтеша -
с алфавитной молитвой во рту.
Говорит: «прошепчи меня боже аминь
равнодушной души не труди» -
никому не известной страны гражданин,
с червоточиной боли в груди.
Здесь на каждого Цезаря будет свой Брут,
и уже вымирают края,
где свободой мозги населенью е*ут,
и в дальнейшем е*ать норовя.
Нам когда-нибудь всем - выбывать из игры.
Нас у господа бога - не счесть.
И трамвайная вишенка страшной поры
не узнает, зачем она есть...
Уснуть и проснуться
1
инфлюэнтный московский воздух тонет в сумерках с той стороны окна
за которым август и гнутся под ветром ставшие черными тополя
я смотрю кино я сказать откровенно уже не мыслю отдыха без кина
твердый киргизский ручник маникюрными ножницами крапаля2
дождь на экране идет к своему концу но шуршит на манер молитвы
под его барабан предпоследний кадр фонарь и слепящие фары форда
ключ поверни и фонарь одинок и теперь только титры титры
титры титры титры на истертой пленке госфильмофонда
щелкнуть пультом заметить на таймере время без девяти
минут полночь оторваться от кресла дивана стула кровати пола
покурить почистить зубы ощутить во рту обжигающий вкус ментола
и заснуть проклиная богатую фильмотеку на дивиди
2
никому никогда потому что от сердца уйти убежать не фарт
сны о тебе вползающие в сознание чудо какой наркотик
ты случаешься в них внезапно как выстрел или инфаркт
и приветствую шепчешь мой милый стоя меня напротив
только что мне тебе сказать любимая что мне тебе ответить
подходящих слов нет не в моей гортани но вообще в природе
нам с тобой ничего не светит хорошая нет ничего не светит
вроде я примирился с этим и ты примирилась вроде
помни что времени нет нигде и не будет ибо оно мертво
воздух окрестный становится ярче прозрачней светает уже светает
не просыпай меня господи думаю но не слышит и просыпает
утро будильник ванна кофе глазунья тостер трамвай метро
* * *
Чтоб смеялось, трубило в рожок
племя женщин и племя мужчин,
нарисуй мне улыбку, дружок,
на холсте моих бледных морщин.
Словно рубят его пополам,
хлещут воздух удары плетей,
и шумит, аплодируя львам,
сумасбродное племя детей.
Потому, что смешу я народ,
нарисуй мне улыбку скорей...
Кувыркается, пляшет, орет
одичавшее племя зверей.
На послушном гарцуя коне,
акробат совершает прыжок.
Чей-то голос колдует: «Ко мне!»
Нарисуй мне улыбку, дружок.
Триумфальный колеблется свет
на чугунных плечах силачей...
Я ничей челодой моловек.
Я ничей. Я ничей. Я ничей.
На балконах шампанское пьют,
а в партере жуют калачи;
мой ничейный цирковный приют,
и твои прихожане - ничьи.
Доживая до ломких седин,
выпуская табачный дымок,
я на красной арене - один
и прохожих среди - одинок.
К зеркалам запыленным приник,
дожидаюсь, когда позовут...
Нарисуй мне улыбку, двойник,
и добавить слезу - не забудь.
* * *
Дом, качели, беседка и мусорка,
старики у подъездной двери.
Ах, какая нелегкая музыка
кружит голову, черт подери!
Чуть отпустит и кружит по-новому:
нелегка, нелегка, нелегка...
И по мертвому небу лиловому,
как живые, летят облака.
Бахыту
И звезда с звездою говорит
М.Лермонтов
Кури, бессонничай, дрожа, бросая гордый взгляд номада - с двенадцатого этажа - на лихорадку листопада. Пылай, недужно бормоча о чем-то гибельном, недолгом, как поминальная свеча, не догорающая толком на сквозняке. Кури, пылай и слушай, как на всю округу разносится собачий лай (со скуки вящей ли, с испугу - не разобрать). Пылай, кури, в густую музыку вникая: еще ты будешь до зари склоняться над черновиками и думать, легкие смоля, к чему, к чему твои старанья, когда ты жить придуман для мучительного умиранья? И кто ты? Царь или слуга? Охранник или заключенный? Куда ты сгинешь без следа, в просторный саван облаченный? Кури. Звучит осенний свинг, и ветер путается в шторах... Скрипит пера надрывный скрип, бумаги продолжая шорох, пока деревьев голый вид неполной стынет под луною, и что-то с чем-то говорит над головой. Над головою.
Стансы
Мизантроп, сорванец, ипохондрик, совсем ничей,
то ли раб в сюртуке, то ли барин в овечьей дохе -
под карманную музыку мелочи и ключей
сочиняю последние главы нашей с тобой эпохи
не-возврата. И до рассвета, как водится, не усну -
слишком много ливней вплелось между прошлым летом
и твоими апрелями, мартами... Ну их, ненужных, ну...
ибо, будучи циником, легче укрыться пледом,
и подумать, что жизнь (эта сумма шагов от прошлых
не-случайностей к будущим) - оскорбительна к нам, похоже...
В общем, что бы тебе ни снилось - пуля ли, яд ли, нож ли:
ты умрешь от любви, дорогая. Я - полагаю - тоже.
Ars amandi
1
жужжит комар зажженной над плитой
пылает месяц желчью налитой
торжественно свежо неизбавимо
сижу на стуле ноги подобрав
надрывная грассирует пиаф
прости эдит но я включу жобима
хуан поет о гел фром ипане
ма так что аж мурашки по спине
под моросящий дождь на новостройки
курю гашиш на кухне у плиты
жобим поет я думаю о ты
вот эти вот придумывая строки
из памяти отчетливой невмочь
похоже ленинградостную ночь
пусть не стереть но вытеснить хотя бы
затем покорный раб карандашу
дышу спешу в тетрадочку шуршу
хворей птеродактили и ямбы
никто не прав никто не виноват
в том что созвездий зрелый виноград
вращается над нами в хороводе
и стало быть печаль моя ясна
мой тихий ангел золотописьма
пять сорок два я засыпаю вроде
2
Я курю на кухне у плиты, наблюдаю газовое пламя; мне звонят подруги и кенты1, и интересуются делами. Спрашивают: «Как ты там, дружок?» «Сердце, - отвечаю
им, - обжег». За окном транслируют рассвет, на асфальте блекнущий отечном, голуби - с азартом суматошным - крыльями расталкивают снег. Ну, такой пейзаж из-за стекла, что чернил достать пора и пла...
Отключу могильный телефон, чтобы тишины не нарушал он. Ночью мне опять приснился сон, где мы бродим парком обветшалым, а потом спускаемся в метро -время в нас, как будто бы, мертво. Третьи сутки сам хожу не свой! До чего же ливнем был застиран волглый воздух неба над Невой, и над всем оставшимся ампиром?! А сквозная музыка в груди, словно знала, что там - впереди.
Квелость просыпанья без тебя... Облака свинцовы над Москвою. Как же разминулись мы с тобою - в темных лабиринтах сентября? Близ тебя, твоих объятий близ, я прошел как джойсовский Улисс.
...............................................................................................
У плиты на кухне покурю, мозг усталый шевеля о том, как радость выпадает по кулю, а печаль - тяжелым по котомкам. Я влюблен здесь точка с запятой
комара жужжанье над плитой
Два стихотворения
1
В бытовой все батрачишь рутине,
мол, неспешным от господа - шиш;
все бежишь впереди своей тени,
позади нее - тоже бежишь;
но покуда нас времени веник
не замел в золотые гроба,
дай мне лапу свою, современник,
неспокойная ты голова!
Все торопишься, бьешься, боишься,
злые шепчешь слова по ночам -
будто вовсе не освободишься
от своих человечьих начал.
Не грузись умиранья по части,
и запомни за давностью лет:
х...й - не компас, а деньги - не счастье,
да и бога, наверное, нет.
Не печалься о прожитой жизни,
сожаление вряд ли с руки,
коль метет мировой по отчизне
вечный веник из пятой строки.
2
я живу безоглядный и шалый
на смертельном ветру января
словно в чьей-то ладони шершавой
надломившейся спичкой горя
солнце блещет ли желтой над степью
над горами ли светит луна
я работаю в общем над смертью
и она надо мной и она
надо мной и она надо мною
и вполне себе счастлив хотя
то как зверь временами завою
то заплачу порой как дитя
громогласные гряньте салюты
бей в ружье королевская рать
я здесь братья товарищи люди
воевать горевать умирать
хоть сейчас от сумы хоть потом от
долгих тюрем готов умереть
лишь за тем чтобы гордый потомок
мог такую же песню уметь
* * *
почти как тот певец номенклатурный
социализма пламенный аэд
иду красивый совершеннолетний
чем далее тем более косней
отсвет луны дрожит на мне латунный
не по погоде мартовской одет
бреду счастливый совершенно летний
от мозга так сказать и до костей
в битье баклуш талантлив и покладист
пока я есть покуда я покамест
знать навсегда не кончился пока я
копчу как все покамест небеса
покуда вовсе голос не ослабнет
спасибо говорить он будет вслух
судьбу свою ни в чем не упрекая
любовник лживый искренний писа
тель чей вовек нескромный труд ославят
спустив и блуд и вольнодумство с рук
зане сильна витийствовать потуга
пока я тут покамест я покуда
пока я здесь и тлению не предан
с ума свезло покамест не сойти
речь горяча и слух мой цел покуда
я буду благодарен никому
за то что я высоким болен бредом
и сердце бьется окунем в сети
жизнь не сестра скорее а подруга
отдавшаяся слишком не тому
и смерть стезя не самая плохая
покуда я покамест я пока я
Latino
настигнет боссановая любовь
уловишь сердца истовую флейту
и тут уже товарищ не буровь
но делай все по ясперсу и фрейду
и если цель заветная ясна
елену ли алену ли алиску
мышонка птичку рыбку или киску
обнявши карнаваливайся на
диван кровать и далее по списку
поторопиться хочется хотя
не торопи события до срока
начните скажем с робкого барокко
на самбу не спеша переходя
сломя головку двигаться не надо
еще успеешь близится ламбада
затем меренга побери вас черт
о мамбо миа как трясется сальце
переходя в означенный черед
от пасодобля к джайву или сальсе
чтобы слова блаженные шепча
пить воздух учащенными глотками
и где-то на финальном ча-ча-ча
извлечь оргазм животный из гортани
ну а когда погаснут фонари
ослабнут рук скрещения с ногами
не спи вникай в молчание словами
и ври о рио
ври о рио
ври
Два сонета
Г.И. Седых
1
дай боже быть бессмертными в любви
какой чудак придумал эту строчку
когда вокруг такая селяви
что хоть в аид стирай себе сорочку
дай боже быть нам смертными ваще
чтоб наводя беретту на соседа
мы не искали истину в борще
и об эдеме верили беседам
дай боже нам а впр